Полисемия

Слова многозначны. Это их свойство называется полисемией (от греческого poly – много, и sema – знак). Одно значение слова может существенно отличаться от другого. Особенно в омонимах. Омонимы (от греческого homos – одинаковый, и onyma – имя) – это слова, имеющие одно имя, но разные смыслы. Примеры омонимов: ключ, коса, лук.

Полисемия в анекдотах

На изменении смысла слов построены многие шутки и каламбуры:

Сидят три редактора обсуждают поданное объявление в газету: 
"Боксёр, 2 года, ищет невесту".
- Да здесь, видимо, опечатка - ему 22 года...
- Да нет, наверное, он уже два года как начал искать...
- Идиоты - это же вообще про собак!!!

Двусмысленные слова

В науке принято за важными, ключевыми словами закреплять определенный, одинаково понимаемый смысл. Тогда эти слова превращаются в термины. Например, мощность, сила, масса, вес. В школе на уроке физики учат, что мощность – не сила, а масса – не вес, хотя в обыденном языке мощь – синоним силы, а массивный – синоним тяжёлого. Но когда говорят об обществе, претендуя на научный разговор, смысл важнейших слов размыт. Причем далеко не всегда можно понять, каким смыслом в данный момент наполнено то или иное слово. Смысл некоторых слов размыт настолько, что ими уже нельзя объясняться. С их помощью можно создавать лишь видимость объяснения.

Вот как пишет о размытости важнейших слов Питирим Сорокин:

«До чего разнообразно понимаются «обычным мнением» такие термины как «общество», «общественный», «социальный» «социологический» и т.п., каждый может убедиться, читая газеты, слушая речи политиков, изучая партийные программы и т.д. Здесь что ни автор, то свое понимание этих слов, а чаще всего – отсутствие всякого понимания. Обычным явлением здесь служит (в особенности в политических программах партий и в речах наших партийных политиков) противопоставление «социального» «политическому» (например, «социальную» революцию противопоставляют «политической», социальные реформы – политическим), в программах партий встречаются те же противопоставления (например, аграрная и рабочая реформы называются почему-то «социальными реформами», а реформа государственного строя почему-то не удостаивается этого названия), часто социальное отождествляют с экономическим (почему и говорят постоянно «социально-экономическая» программа, реформа и т.д.), нередко термин «социальный» различается от термина «общественный» и т.д. 
Короче – в орудовании этими и подобными терминами царит полный произвол и хаос…».

Перечислим, а затем прокомментируем важнейшие слова об обществе, которые плохо держат смысл и которые могут незаметно принимать разные значения:

1. государство, государственный
2. демократия, демократический, народ, народный, народовластие
3. диалектика, диалектический
4. конкуренция, конкурентный
5. монополия, монопольный
6. общество, общность, общественный, социальный
7. право, справедливость
8. рынок, рыночный
9. свобода, свободный, либеральный, либерализм
10. собственность
11. стоимость, стоимостной
12. товар
13. ценность
14. экономика, экономический

Исходя из современного словоупотребления, только с монополией нужно бороться, как борются с безработицей, инфляцией, системным кризисом. Всё остальное из вышеперечисленного нужно развивать, защищать, усиливать или преумножать.

Государство

Словом государство обозначают страну с населяющими ее людьми. Родную страну нужно защищать. С этим согласятся, пожалуй, все. Про страну, которая умеет себя защитить себя от агрессоров, говорят, что это сильная страна. Родную страну нужно усиливать, чтобы ни у кого не возникло искушения напасть на нее, и с этим тоже согласятся, пожалуй, все.

Словом государство обозначают и организацию, которой в частности поручено защищать своих граждан от агрессоров. Служащие этой организации лишь часть населения страны. Защитные задачи делают государство самой вооруженной организацией в стране. Но нужно ли защищать и усиливать организацию, которая вместо того, чтобы защищать своих граждан от агрессоров, сама становится агрессором?

Для тоталитарного государства, то есть для государства-организации, вырастающей до масштабов страны, нет разницы между государством и страной. В тоталитарном государстве глава государства одновременно и глава страны. Но если мы не хотим жить в тоталитарном государстве , то должны уметь отличать организацию от страны.

В российской Конституции говорится, что Россия – государство (ст. 1), а Президент – глава государства (ст. 80). Но вот вопрос: Россия это страна или организация? Президент – это глава страны или организации? Напрасно искать ответы на эти вопросы в Конституции или других российских законах. Двусмысленность слова государство в нашей (и не только) Конституции приводит к тому, что от главы государства политически наивное население ждет поступков главы страны, поступков главы тоталитарного государства.

Глава тоталитарного государства обладает никем не ограниченной властью над подданными, над страной. Но когда государство ограничено решением общих, публичных задач, если ему запрещено управлять страной, то глава государства становится главой организации, а не страны. Однако двусмысленность слова государство может привести к тому, что глава государства-организации, провоцируемый гражданами, начнет вести себя как глава страны, все больше и больше расширяя свою власть над подданными и все настойчивее вмешиваясь в их дела, которые перестают быть их делами, а становятся объектом государственной заботы.

Демократия

Кто больший демократ: Барак Обама или Ким Чен Ир? Оба – за демократию. Первый стал президентом США от демократической партии. Второй – вождь народно-демократической республики. Какую демократию будем усиливать: североамериканскую или северокорейскую? Кто лучше представляет власть народа – тот, у кого в руках все средства страны, чтобы действовать от имени народа, или тот, кто может претендовать лишь на часть этих средств?

Диалектика

В советское время, пожалуй, самыми бестолковыми словами, которые употребляли обществоведы, были диалектика и диалектический. Когда-то диалектикой называли искусство вести беседу. Потом диалектикой стали называть логику. Лишь Гегель придал этому слову совершенно необычный смысл. Гегелевская диалектика – особый метод познания, с помощью которого легко решать сложнейшие проблемы, непосильные для «бесплодной формальной логики». «Именно применение диалектики давало такой быстрый, гарантированный и к тому же шумный успех, который можно было использовать с малой затратой сил и весьма скудными научными знаниями».

По мнению А. Шопенгауэра, Гегель оказал опустошающее, точнее – оглупляющее влияние не только на философию, но и на все формы немецкой литературы. Сейчас мы видим, что это оглупляющее влияние не ограничилось немецкой речью. В частности, через Маркса и Энгельса, почитателей гегелевской диалектики, оно распространилось на весь мир. Ленин, проштудировав Гегеля, заявил: кто не знает Гегеля, тому не понять Маркса.

Гегелевской диалектики не чурался и Козьма Прутков: «Не в совокупности ищи единства, но более – в единообразии разделения». Диалектику употреблял унтер Пришибеев из одноимённого рассказа Чехова, когда, например, объяснял судье, что «по всем статьям закона выходит причина аттестовать всякое обстоятельство во взаимности». Это в духе Гегеля, который писал, что «всякая конкретная вещь состоит в различных отношениях ко всему остальному». Наиболее полное воплощение диалектика Гегеля-Пришибеева нашла в диалектическом материализме, который «признает всеобщую взаимосвязь предметов и явлений, движение и развитие мира как результат его внутренних противоречий» (Советский энциклопедический словарь). Утверждение о «всеобщей взаимосвязи предметов и явлений» ложно. Например, между прошлым и будущим односторонняя связь, а не взаимосвязь. Мы не в силах изменить уже случившееся: «то, что случилось уже нельзя не случившимся сделать» (Феогнид). Хотя повлиять на некоторые будущие события мы в состоянии. Взаимосвязь между явлениями и предметами не всеобща.

Советские обществоведы любили слова диалектика, диалектический. Я как-то участвовал в конференции, которая называлась: «Диалектика мировоззрения и социальной практики в условиях перестройки». Эти слова подчеркивают ученость и приобщение к особому методу познания. Их употребление позволяет прикрыть тривиальность высказывания или обессмыслить его. А тривиальные или бессмысленные высказывания не оспоришь, поэтому не придерутся оппоненты. Не хватит у оппонентов и наглости оспорить гегелевскую диалектику. Потому что ее чтили Маркс, Энгельс и Ленин. И, наконец, использование диалектики свидетельствовало о лояльности советских авторов к политическому руководству.

Философ Бохеньский называл диалектику «одним из самых вредных, какие только есть на свете, суеверий».

С помощью диалектики можно доказать и опровергнуть все, что угодно. Сам Маркс употреблял диалектику в анекдотическом смысле:

«Возможно, я оскандалюсь [в своих предсказаниях]. Но тогда можно будет как-нибудь выпутаться при помощи небольшой диалектики. Разумеется, свои предсказания я изложил таким образом, чтобы быть правым и в противоположном случае».

Евгений Репин:

«В советское время университетский преподаватель рассказывал нам, студентам, о развитии колхозов и о том, что колхозы, не будучи государственными, меньше отвечают идеалам социализма, чем совхозы. Я спросил: зачем, если нам дороги идеалы социализма, развивать колхозы? Не лучше ли сначала преобразовать их в совхозы, а потом развивать? Преподаватель ответил, что есть такой закон диалектики: отмирание через развитие. Всемерное развитие колхозов способствует их скорейшему отмиранию. Меня так поразил этот наглый «закон», что помню его до сих пор. Помню, что дальше я не спрашивал, потому что фантастический «закон» отшиб интерес к мелочам, в том числе к роли колхозов в становлении социализма...»

Аналогично применяет диалектику героиня Юза Алешковского («Книга последних слов. 35 уголовных историй»), выступая с лекцией «Коренные противоречия в сельском хозяйстве США»:

«Фермеры служат орудием американского империализма в деле обкармливания рабочего класса и интеллигенции продуктами питания с целью отвлечения их от мировой классовой борьбы. Кроме того, США пользуются временным недоеданием социалистического лагеря и развивающихся стран, которые тратят огромные деньги на защиту священных границ от наступления миллионеров из Пентагона на завоевания революции.
Ихняя цель – наполнить наши желудки хлебом и мясом, чтобы на сытое брюхо забыли мы призыв товарища Ленина строить коммунизм на планете и за ее пределами.
У нас есть секретные данные о том, что Рейген, в плане крестового похода на коммунизм дал указание платить фермерам огромные деньги за уменьшение посевных площадей. Это есть главное противоречие между колхозами и единичными хозяйствами. Мы всячески вкладываем капиталы в разные целины, чтобы прокормить строителей коммунизма, а Рейген, наоборот, призывает фермеров ни черта не сеять хлеб, чтобы задушить коммунизм голодом…
Встаю с места и возражаю:
– Как же так? С одной стороны, США хочет набить нам брюхо хлебом и мясом, которые мы у них покупаем, а с другой – Рейген пытается задушить нас голодом? Концы с концами не сходятся, товарищ Завзялова…
– Диалектику надо понимать. По диалектике все концы с концами сходятся. Вы вот возмущаетесь очередями в городе за продуктами. А партия учит, что очереди в стране существуют для того, чтобы в будущем их не было. Милицию и КГБ мы укрепляем по указанию товарища Андропова с целью отмирания карательных органов при коммунизме, когда уже совсем некого будет карать».

Сегодня, по сравнению с советским временем, слово «диалектика» у обществоведов в гораздо меньшем почете, но её обсуждение важно по трём причинам. Во-первых, не исключено, что её реанимируют сторонники левых политических взглядов. Во-вторых, на примере гегелевской диалектики можно увидеть, как возникают модные нелепости. В-третьих, гегелевская диалектика нанесла мощный удар по логике, от которого логика ещё не оправилась. Многие и сейчас всерьёз воспринимают Ленина как теоретика, который, почитая диалектику, писал:

«Диалектика есть учение о том … как бывают …тождественными противоположности …»

Но по закону противоречия не могут быть одновременно верными два противоречащих друг другу высказывания.

Конкуренция

Каждое живое существо стремится выжить и оставить после себя многочисленное потомство. Причем стремление одного обычно сталкивается с нежелательным для него стремлением другого. Это столкновение желаний, интересов, которое может закончиться убийством и даже пожиранием соперника, называется конкуренцией. По всей видимости, Конституция России (ст. 8), гарантируя поддержку конкуренции, ручается поддерживать нечто иное, чем пожирание соперников, ручается поддерживать какую-то другую борьбу. Напоминаю, что конкуренция – это борьба (от латинского concursus), но тавтология конкурентная борьба, мешает это увидеть.

Борьба может нравиться. Маркс утверждал, что в борьбе – счастье. Причем он призывал к жесткой борьбе, к экспроприации (отъёму) имущества одними у других, что трудно осуществить без войны. Фарфуркис, герой «Сказки о тройке» Стругацких, тоже призывал Александра Привалова к борьбе:

«Нынешняя молодежь мало борется, мало уделяет внимания борьбе, нет у нее стремления бороться больше, энергичнее, бороться за то, чтобы борьба по-настоящему стала главной, первоочередной задачей нашей борьбы, а ведь если она, наша чудесная, талантливая молодежь, и дальше будет так мало бороться, то в этой борьбе у нее останется мало шансов стать настоящей, подлинно борющейся молодежью, всегда занятой борьбой за то, чтобы стать настоящим борцом, который борется за то, чтобы борьба…».

Какую конкуренцию, то есть, какую борьбу гарантирует поддерживать Конституция России в статье 8? Ясного ответа на этот вопрос в Конституции нет. Но если вчитаться в статью 178 Уголовного кодекса России «Недопущение, ограничение или устранение конкуренции», то люди, которые мирно, без угроз, к совместной выгоде договариваются о ценах или о местах торговли, могут получить до пяти лет лишения свободы. Потому как нечего договорами снижать накал борьбы! Вот уж поистине борьба ради борьбы, по Фарфуркису.

Монополия

Монополия может быть преобладанием в чем-либо вплоть до единственности. Причем это преобладание, этот монополизм не предполагает ограничения или запрета для других: продавай вместе с монополистом, и даже сам становись монополистом, если получится. Это преобладание без насилия и угроз. Преобладание в силу высокого качества и низкой цены товара. Преобладание в силу несравненных достоинств товара монополиста.

Монополия может быть исключительным правом – прерогативой. Например, государственная водочная монополия в царской России, государственная монополия внешней торговли в СССР, государственная монополия на эмиссию наличных денег, принятая во всём мире. Право торговать водкой, торговать с иностранцами, эмитировать бумажные и металлические деньги предоставляется только монополисту. Всем остальным запрещена деятельность, на которую введена монополия. Монополия-прерогатива устанавливается силой или угрозой силы.

В российской Конституции монополия, без уточнения ее смысла, считается вредной. По крайней мере, в статье 34 указано: “не допускается экономическая деятельность, направленная на монополизацию и недобросовестную конкуренцию”. Для борьбы с монополиями создана Федеральная антимонопольная служба (ФАС). Но эта служба борется с монополией-преобладанием и мирится с монополией-прерогативой. Например, она мирится с монополией Банка России на эмиссию бумажных денег и монет из дешёвых сплавов. Альтернативные рублю бумажные или металлические деньги запрещены.

Борьба государства с монополией-преобладанием порождена современной экономической теорией . Эта теория объявила несовершенной ситуацию преобладания. Мол, преобладание устраняет конкуренцию. Поэтому власти по совету экономистов организовали борьбу с преобладанием. Продавцам, чтобы они нигде не преобладали, запретили объединяться, делить рынки и даже договариваться о ценах. Нарушители уголовно преследуется, даже если они мирно договариваются об объединении , о разделе рынков и о ценах.

«Бывший председатель правления компании “Олгни Пепси-Кола Ботлинг” был приговорен к трем годам тюремного заключения – ему инкриминировался сговор между его фирмой и рядом местных владельцев розничной торговой сети по поводу жесткой фиксации цен на продукцию в период с 1982 по 1985 год. Один из владельцев розничной сети был оштрафован на 100000 долларов и на аналогичный срок отправлен на общественные работы – 35 часов в неделю в течение первых двух лет и 35 часов в месяц в течение последнего года.

Судья, выносивший вердикт по этому делу, заявил, что никогда еще не выносил такого приговора столь богатым и преуспевающим людям, однако выказанное обвиняемыми пренебрежение к существующим законам и к общественному мнению несомненно заслуживает суровой кары.

Адвокаты обоих подсудимых заявили, что они будут апеллировать в суд высшей инстанции, однако показания ряда служащих компании о предварительных переговорах по поводу фиксации наиболее выгодных цен на прохладительные напитки суд счел вполне достаточным доказательством вины этих бизнесменов». Американская писательница русского происхождения Айн Рэнд считает поворотным пунктом, с которого началось разрушение американского капитализма, 1890 год, когда был принят Закон Шермана. Из этого закона выросли современные антитрестовские, они же антимонопольные законы. «Согласно антимонопольным законам человек становится преступником в тот же миг, как начинает заниматься бизнесом, что бы он ни делал. Если он исполняет один из этих законов, ему угрожает уголовная ответственность по нескольким другим. Например, если он устанавливает цены, которые покажутся каким-то чиновникам слишком высокими, его можно будет привлечь за монополию, а точнее «за успешное намерение монополизировать рынок»; если установленные им цены ниже, чем у его конкурентов, его можно привлечь за «нечестную конкуренцию», или «ограничение свободы торговли»; если же он устанавливает те же цены, что и его конкуренты, его можно привлечь за «тайное соглашение», или «сговор»».

Пол Хейне предлагает выбросить опасное слово «монополия» из рабочего словаря:

«У него слишком много значений, и они слишком неопределенны. “Когда я использую слово, – насмешливо заявлял Шалтай-Болтай, – оно означает только то, что мне хочется: ни больше, ни меньше”. “Монополия” – любимое слово современных шалтай-болтаев. И поэтому мы не собираемся его использовать». 

Общественный

Общественным можно называть то, что связано с участием других людей, с общением. Но участие бывает приватным, касающимся только участников, а бывает публичным, касающимся всех. Как понимать общественные проблемы, общественные интересы? То ли это публичные, всеобщие проблемы и интересы, то ли проблемы и интересы участников частного дела.

Ленин, используя двусмысленность слова общество, утверждал, что «жить в обществе и быть свободным от общества нельзя» . Если «жить в обществе» понимать как участие в делах других людей, общение, то ленинское утверждение просто тавтология: участвуя в делах других людей, общаясь с ними, нельзя быть свободным от участия, от общения. Участвуя, нельзя не участвовать. Общаясь, нельзя не общаться. С этим не поспоришь, но это банально. Тавтологии тем и опасны, что претендуют на большее, чем быть банальностями. В ленинской формуле пытаются увидеть больше, чем банальность, а именно: участвуя в делах других людей, общаясь, нельзя быть свободным от публичности. А это, вообще говоря, неверно. Можно участвовать в делах других людей, можно общаться с другими людьми, оставаясь при этом частным, не публичным, не государственным человеком. Ленин, играя на незаметной подмене смысла слова «общество», сумел внушить миллионам, что нельзя быть непубличным, если ты не Робинзон, что тотальная публичность естественна и неотвратима, что она прогрессивна в отличие от противоестественной приватности, которая хочет сохранить свою свободу от общества. По мнению Ленина, свобода от общества, в смысле свободы от публичности невозможна. А кто против всепроникающей публичности, против коммунизма, социализма – тот глупец или реакционер.

Справедливость

Сторонники социалистических взглядов видят справедливость в равенстве, которое они любят называть социальным равенством. Они даже справедливость любят называть не просто справедливостью, а социальной справедливостью. Социальную справедливость устанавливают либо национализацией имущества, либо попыткой перераспределить имущество, обычно посредством налогов, в пользу малоимущих. На деле, больше всего от национализации и прочего перераспределения выигрывают не бедные, а те, кто возглавляет это перераспределение.

Но есть другой взгляд на справедливость или правду: прав, справедлив тот, кто соблюдает грани – не покушается на чужое и выполняет обещания, и не прав тот, кто преступает грани – убивает, грабит, ворует, портит чужое или не держит слова. Полагаю, что за правом, справедливостью нужно закрепить лишь это смысл и не путать справедливость, право с уравниловкой, с социальной справедливостью.

Справедливость – социальный феномен, поэтому прилагательное «социальная» здесь излишне. Социальная справедливость – плеоназм. Он вызывает ложное ощущение, что наряду с социальной справедливостью существует какая-то несоциальная справедливость.

Социальная справедливость несправедлива, потому что социальные справедливцы, национализируя и облагая налогами, преступают грани. А для социальных справедливцев отказ от преступлений социально не справедлив, поскольку сохраняет неравенство.

Право

По праву – значит по закону. И, наоборот: по закону – значит по праву. Тех, кто придерживается такой точки зрения, называют правовыми позитивистами. Вот как сказал о правовых позитивистах их идейный противник Хайек:

«От Томаса Гоббса, сказавшего «закон не может быть несправедливым», до Ганса Кельзена с его «справедливость это лишь одно из названий для законного или легитимного» усилия позитивистов были неизменно направлены на дискредитацию концепции справедливости как ведущего принципа, определяющего, что такое закон»
(Хайек. Право, законодательство и свобода. С. 217).

Но есть и другая точка зрения на закон и право: бывают несправедливые законы, когда закон запрещает правые дела и разрешает преступления. Я вслед за Хайеком придерживаюсь этой точки зрения. Право, справедливость – это дух закона, которому закон может не соответствовать. И наша задача – совершенствовать законы, делать их более справедливыми. Право, справедливость – это идеал для закона, то, к чему должен стремиться законодатель. Правовые позитивисты могут сказать, что такая точка зрения подрывает уважение к закону. Да, но она подрывает уважение лишь к неправому, преступному закону.

Рынок

С одной стороны, это место, где торгуют, или, другими словами, обмениваются одним имуществом, включая деньги, на другое имущество. Рынок – это место, на котором обычно написано «Рынок» или «Базар». Вместе с честным обменом на «Базаре» могут плутовать, воровать, грабить и даже убивать.

С другой стороны, рынком называют исключительно торговлю, обмен. Торговля – дело, где каждая сторона ищет свою корысть, но при непременном согласии на такой обмен другой стороны. Обман, кража, разбой или убийство – не предполагает обоюдного согласия, поэтому их незачем относить к торговле, рынку, обмену.

На месте под названием «Рынок», наряду с торговлей, могут обманывать, воровать, грабить, убивать. Рынок, не как место, а как дело, творимое с согласия сторон, не допускает покушения на чужие права, не допускает преступлений. Здесь товарами обмениваются по доброй воле.

Когда людей призывают к рыночным реформам, то такие призывы не могут понравиться тем, кто вкладывает в слово рынок смысл место. Для них нужно сглаживать это слово, призывая их, скажем, не к рынку вообще, а к цивилизованному, регулируемому или социально ориентированному рынку. Но такое сглаживание лишь усугубляет дело. Оно укрепляет во мнении, что рынок – затея опасная, что за ним надзор нужен. Не отличая правые дела от преступлений, люди, которым поручено «цивилизовывать», регулировать и ориентировать рынок, вместо того, чтобы противодействовать преступлениям начинают «улучшать» торговлю, мешая продавцам и покупателям достигать взаимного согласия и взаимной выгоды. «Регулировщиков» тоже можно понять – «регулировать» торговцев выгоднее и безопаснее, чем бороться с бандитами и обманщиками.

Свобода

Если человек не живет как Робинзон на необитаемом острове, то он защищает себя и свое имущество гранями или межами. Когда такие грани признаются соседями, то в их рамках каждый чувствует себя свободным. Кстати, слово свобода – производное от слова свой, собь, особа, то есть это слово указывает на отделение, обособление, границу, предел, на запрет преступать установленную грань. Свобода, как защищённость гранями – это предварительное определение свободы, которое будет уточнено во второй части.

Но есть и противоположная точка зрения: только уничтожение граней, только обобществление всех сил (вначале в масштабах страны, а потом и мира) приведет к подлинной свободе. В коммунистическом обществе, писал Энгельс, «объективные, чуждые силы, господствовавшие до сих пор над историей, поступают под контроль самих людей. И только с этого момента люди начнут вполне сознательно сами творить свою историю, только тогда приводимые ими в движение общественные причины будут иметь в преобладающей и все возрастающей мере и те следствия, которые они желают. Это и есть скачок человечества из царства необходимости в царство свободы».

Собственность

Собственностью называют как сами вещи, так и порядок, при котором можно отделить свою вещь от чужой. Когда собственность – вещь, тогда частная собственность – это просто частная вещь, вещь не для всех. Для пользования этой вещью нужно разрешение хозяина. За пользование без спросу могут наказать. Когда марксисты объявляют об уничтожении частной собственности, они объявляют не об уничтожении вещей, у которых есть хозяин. Они объявляют об уничтожении порядка, строя, при котором люди разграничивают вещи.

Но когда собственность – это строй, при котором можно авторитетно заявить: «это моё, не тронь, не лезь, отстань», – тогда частная собственность – тавтология, затрудняющая понимание. Ведь оба слова в этой тавтологии указывают на приватность, а двойное указание на приватность должно вызывать беспокойство по поводу этой приватности. Мы уже видели, что тавтология народная республика разрушительна для демократии. Тавтология частная собственность разрушительна для приватности, для обособленности, для защиты одних от непрошеного вмешательства других.

У Владимира Даля в его знаменитом словаре слово собственность даже не выделено в отдельную статью. Есть у него собь, собина, собинка. Все с ударением на первый слог. Все они означают одно: личные качества человека, его имущество, животы, пожитки, нажитки, достояние. Это слова из разговорной речи. Владимир Даль удивляется, что «слова собь, означающего личность, отдельность, самую суть человека в словарях нет; мы пишем: собственный, собственность, собственник, вместо свой, собина и собинник, почему здесь стеченье букв бств так полюбилось нам, не знаю».

Можно высказать догадку о причинах удлинения простых разговорных русских слов собь, собина, собинник. По всей видимости, любовь к длинным словам – это любовь к демонстрации своей учености, это боязнь выглядеть простаком, неучем в глазах окружающих. Но собственность повлекла за собой еще более длинное выражение – частную собственность, а потом и готовность эту частную собственность уничтожить. Если бы коммунисты предлагали уничтожить собь, собину, собинку, которая, по Далю, есть личность, отдельность, самая суть человека, то, вполне допускаю, они встретили бы гораздо большее сопротивление.

Социальный

Фридрих Август фон Хайек не любил слова общество и общественный. Об этом он написал большую главу «Наш отравленный язык» в книге «Пагубная самонадеянность». Но еще больше он не любил слово социальный. По мнению Хайека, это слово стало, пожалуй, самым бестолковым во всей нашей моральной и политической лексике. Тем не менее, наше государство (то ли страна, то ли организация) провозглашено социальным (статья 7 Конституции России). С одной стороны социальный – это, кажется, общественный. Но в каком смысле общественный? Публичный? Или с участием других людей?

Если государство публичное, то это близко к народному. Но, во-первых, наше государство уже объявлено демократическим и республиканским, то есть дважды народным, в статье 1 Конституции. Трижды народное государство, как КНДР, не должно вдохновлять тех, кто хочет демократии в первоначальном смысле этого слова. Во-вторых, государство, по определению публичное дело, дело касающееся всех. Поэтому публичное государство – плеоназм.

Если социальное государство – это государство, в котором участвует больше чем один человек, то это банальность. Усилиями одного человека не создать государства: ни страны, ни организации.

Слово социальный имеет, по крайней мере, еще один, третий смысл. Это – дружеский, от латинского socia – подруга и socialis – товарищеский, приятельский. В этом смысле социальное часто понимают как нечто противоположное экономическому. Экономическому – в смысле деловому, корыстному, нацеленному на прибыль, на выгоду, на рост производства. Нужно заботиться о пожилых и инвалидах, и это социально, хотя может быть и не экономично, не прибыльно.

Пожалуй, Конституция России предписывает государству именно роль друга всех людей. Социальное государство статьёй 7 Конституции направлено на создание условий для достойной жизни и свободного развития человека, охрану труда и здоровья людей, обеспечение минимального размера оплаты труда, поддержку семьи, материнства, отцовства (?!) и детства, а также инвалидов и пожилых людей. Судя по размаху, Конституция России отводит государству роль не просто друга, а лучшего друга матерей, отцов, детей, инвалидов и пожилых, то есть, по сути, всех людей. Нельзя сказать, что подобная социальность государства нечто новое. В России, точнее в Советском Союзе, уже был лучший друг всех советских людей – товарищ Сталин.

В Федеральном законе России «О социальном обслуживании граждан пожилого возраста и инвалидов» социальное обслуживание определяется как деятельность по удовлетворению потребностей в социальных услугах. Еще в законе говорится, что социальное обслуживание включает в себя совокупность социальных услуг, которые представляются на дому и в учреждениях социального обслуживания. Такая откровенная тавтология еще раз подтверждает мысль Хайека о бестолковости слова социальный. Она признак бессовестной халтуры современных законодателей, их пугающе низкой культуры.

Стоимость

Стоимость – еще одно важное слово с двумя разными смыслами. С одной стороны, это затраты, издержки, жертвы, а с другой – ценность, важность, значимость, радость, которую доставляет дефицитная возможность. Когда речь идет о высокой стоимости вещи, не сразу поймешь, что имеется в виду. То ли ее создание требует высоких затрат, то ли эта вещь очень важна и нужна. Согласитесь, что вещь может быть очень значимой, нужной, но получена малыми силами. Возможна и обратная ситуация: траты на получение вещи огромны, а её значимость мала.

При такой двусмысленности, что понимать под добавленной стоимостью? А ведь это важно – с неё налог предусмотрен. За что берут налог? То ли за добавленные налогоплательщиком траты, то ли за добавленную налогоплательщиком значимость вещи? Можно малыми тратами добавить много пользы, а можно бесполезно растратить кучу средств. Как будем считать добавленную стоимость: по добавленным тратам или добавленной пользе? Результат может получиться очень разный.

А как понимать положение трудовой теории стоимости: стоимость товара определяется количеством труда, затраченного на изготовление товара? Если стоимость – это траты, то это положение звучит верно, но тавтологично: траты определяются тратами. Если стоимость – полезность, важность, значимость, желанность, то это положение не верно. Каждый может привести примеры бесполезного труда или примеры высоких результатов малым трудом. Двусмысленность слова стоимость позволяет некорректное высказывание о трудовом характере стоимости выдавать за научное открытие огромной важности.

По мнению Туган-Барановского, превращение ценности в стоимость закрепили русские марксисты: «Наш разговорный язык обладает двумя словами “ценность” и “стоимость” с существенно различным значением. Я могу, например, сказать: “эта картина стоила мне очень мало, но ценю я ее очень высоко” – и всякий поймет, о чем идет речь. Но благодаря низкому уровню у нас теоретического знания, произошла поистине курьезная вещь: научная экономическая терминология не только не усовершенствовала терминологии разговорного языка, а существенно ухудшила ее и внесла в нее путаницу, которой разговорный язык лишен. Среди многих русских экономистов (особенно среди марксистов) вошло в обычай употреблять термины “стоимость” и “ценность” не как противоположные, а как тождественные понятия, синонимы. Эта пагубная привычка была, по-видимому, введена и закреплена, главным образом, первым русским переводом “Капитала” Маркса, где немецкое слово “Wert” было ошибочно переведено словом “стоимость”, а не “ценность”. Между тем немецкий язык знает наряду с термином “Wert” (ценность) другой термин “Kosten” (стоимость), точно также, как и по-английски слово “value” (ценность) никоим образом не может быть смешиваемо со словом “cost” (стоимость)…

По всем этим причинам, русский теоретик, развивающий теорию стоимости, должен употреблять большие усилия, чтобы его читатели понимали, о каком экономическом явлении идет речь, и чтобы последние не смешивали “стоимость” с “ценностью”».

В оправдание переводчиков “Капитала” скажем, что превращению Wert (ценности) в стоимость способствовала затратная теория ценности, которую разделял Маркс. Ценность товара в рамках этой теории объясняется его стоимостью. Это объяснение наивно по современным меркам.

До Маркса наивность объяснения ценности затратами не имела разрушительных последствий. Но Марксу, в отличие от предшественников, мало было объяснить мир. Он призывал его переделать. В проект его переустройства были заложены ошибки. Одна из ошибок проекта – затратная (трудовая) теория ценности, в соответствии с которой только рабочие создают богатство (ценности), а капиталисты экспроприируют (грабят) рабочих. Большевики, руководствуясь этим проектом, спровоцировали рабочих ограбить капиталистов, как бесплодный класс, и самим организовать производство. Но рабочим не удалось разбогатеть, потому что нельзя разбогатеть, руководствуясь ложной теорией.

Не все теоретики большевизма путали ценность со стоимостью. Хорошо образованный Бухарин в отличие от Ленина и Сталина употреблял слово ценность (трудовая ценность, прибавочная ценность) там, где другие употребляли стоимость. Но Бухарин оказался неугоден Сталину, поэтому люди Сталина объявили Бухарина врагом народа и расстреляли. После расстрела Бухарина советские экономисты стали Wert Маркса называть исключительно стоимостью. В 4-х томной Экономической Энциклопедии, изданной в 1980 году, нет статьи «ценность». Зато «стоимость» расписана на четырех огромных страницах мелким шрифтом. Когда старого слова недостаточно, чтобы передать мысль, его начинают подпирать другими словами, чем порождают многословие. Так, демократии и республики начинают называть народным, чтобы отличить их от неправильных демократий и республик, например, буржуазных. Так, чтобы отличить правильную борьбу хорошего с отличным, от неправильной борьбы, последнюю стали называть антагонистической борьбой. Так, чтобы отличить неправильную с позиции коммунистов собственность от правильной, первую стали называть частной, а вторую – общественной. Также стали поправлять и стоимость. Чтобы подчеркнуть, что речь идёт об издержках, печалях, а не радости, значимости, стали говорить себестоимость. Но не было бы нужды в себестоимости, если бы слово стоимость употребляли исключительно для обозначения издержек, а не для обозначения значимости, полезности, радости. Я противник удлинения слов. Предпочитаю добраться до сути слова и использовать его в соответствии с этой сутью. Полагаю, что если мы будем употреблять слово стоимость лишь в смысле издержек, трат, то исчезнет необходимость в себестоимости.

Товар

Выражение товарный рынок, например из Федерального закона «О конкуренции и ограничении монополистической деятельности на товарных рынках», указывает на то, что на рынке могут обмениваться не только товарами. Там могут обмениваться обязательствами, многие из которых российские законодатели не относят к товарам. Одно их таких обязательств – кредитные деньги.

Товар ли деньги? Если товар – это имущество, предназначенное для обмена, то деньги – товар. Специфика этого товара в его высокой ликвидности. Ликвидность – это подвижность (от латинского liquidus – жидкий, текучий), это частота, с которой имущество меняет своих хозяев. Деньги в этом смысле самый подвижный товар.

Для российских законодателей деньги – не товар. Ведь товар – это имущество, предназначенное для реализации, как записано в Налоговом кодексе (ст. 38). А передачу денег Налоговый кодекс не признает реализацией (ст. 39). Раз деньги не могут быть реализованы, они – не товар.

Ценность

Словом ценность обозначают не только важность, значимость какой-то вещи, но и сами вещи. Например, когда говорят о материальных ценностях или валютных ценностях. Бухгалтеры любят рассуждать про товарно-материальные ценности. Но ещё Карл Менгер, основатель австрийской школы в экономической теории, предостерегал: «ошибочно называть благо… ценностью или же говорить о ценностях как о самостоятельных реальных предметах, как это делают экономисты, благодаря чему ценность объективируется. Объективно существуют только вещи…, а ценность есть нечто, существенно от них отличное, а именно суждение, которое хозяйствующие индивиды себе составляют о значении… благ для поддержания их жизни и благосостояния. Объективизация ценности благ, по своему существу вполне субъективной, также много содействовала смешению основных понятий нашей науки» . Ценность – это ощущение, и это ощущение у каждого может быть принципиально разным. «Сколько людей, столько и мнений» – это о ценностях, это о вкусах, которые разные у разных людей. Кому понятна субъективность ценностей, тому понятна и плодотворность торговли. Наоборот, для кого ценность объективна, тот видит в торговле лишь перераспределение произведенного богатства и требует контроля над торговлей для правильного перераспределения.

В дополнении к Менгеру об объективизации ценности экономистами замечу, что валютные ценности – тавтология. Ведь валюта (от итальянского valuta) – это ценность. Российские законодатели обозначают этой тавтологией иностранные деньги, чеки, векселя, аккредитивы, акции, облигации, а также драгоценные металлы и природные драгоценные камни. Все эти вещи, по мнению законодателей, не просто ценности, но дважды ценности – валютные ценности. Нередко valuta переводится на русский язык как стоимость. Такой перевод ещё больше запутывает дело. После этого совсем непросто добиться понимания, применяя слова ценность и валюта.

Экономика

Слово экономика имеет, по крайней мере, три разных смысла.

Во-первых, экономика – это управление хозяйством, домострой. По крайней мере так понимал это слово его изобретатель древний грек Ксенофонт. То есть, по Ксенофонту, экономика – это домоводство, умение хозяйствовать. Современная экономика в отличие от экономики Ксенофонта расширяет понятие дом, хозяйство до масштабов страны, а то и мира. Экономисты одно время называли свою экономику политической экономией. Сейчас они опять называют её экономикой, но претендуют на то, чтобы считать её царицей общественных наук. Правда, современная экономика-наука имеет мало общего с экономикой Ксенофонта.

Во-вторых, экономикой часто называют не только искусство хозяйствовать, но и само хозяйство. Причем, обычно не хозяйство отдельного человека, а хозяйство страны, региона, города, на худой конец, крупного предприятия. В последнее время стали говорить о мировом хозяйстве – мировой экономике. Когда говорят о подъеме экономики, экономическом развитии, росте и спаде, об экономическом кризисе, то речь идет скорее о хозяйственных успехах или неудачах, чем о состоянии учения, заложенного Ксенофонтом.

Называть дом, хозяйство домостроем, домоводством или экономикой – это жеманство, дурной вкус.

В-третьих, экономикой называют некоторые отношения между людьми. Эти отношения называют производственными, экономическими, иногда хозяйственными. Но отличить экономические отношения от неэкономических крайне непросто.

После всего этого попробуй догадаться, что означает экономический суверенитет или экономическая безопасность страны. А именно на защиту данного суверенитета и данной безопасности нацелены наши таможенники. Так их ориентирует Таможенный кодекс России.

Заглядываю в Уголовный кодекс России. Там есть раздел 8 «Преступления в сфере экономики». Но в этом разделе три главы:

• 21. «Преступления против собственности»,
• 22. «Преступления в сфере экономической деятельности» и
• 23. «Преступления против интересов службы в коммерческих и иных организациях».

Что относится к экономическим преступлениям: то ли преступления в сфере экономики, а это целых три главы преступлений, то ли преступления в сфере экономической деятельности, а это всего одна глава.

Если понимать экономические преступления широко, как преступления в сфере экономики, то тогда к этим преступлениям относятся кража, мошенничество, растрата, грабеж, разбой, вымогательство, хищение, обман, повреждение имущества. Но вот вопрос: можно ли все эти деяния (преступления) считать экономическими деяниями? С одной стороны, вроде, да, потому что это деяния (преступления) в сфере экономики. С другой стороны, вроде нет, потому что считается, что экономическая свобода – это хорошо. У нас даже была партия экономической свободы, которую возглавлял Константин Боровой. Более того, в Конституции России провозглашается экономическая свобода (статья 8). А если экономическая свобода – это свобода экономической деятельности, включая все вышеперечисленные деяния (преступления), то получается нехорошо: провозглашается свобода экономических преступлений.

Современное употребление слов экономика, экономический ничего не проясняет. Эти слова от бездумного употребления стали балластом, с помощью которого можно делать длинные и безответственные высказывания. При этом можно заслужить репутацию образованного человека.

Опасные для понимания слова

Хочешь ясно сказать – избегай слов, которые плохо держат смысл. Особенно избегай сочетания этих слов: рыночная экономика, социальное государство, демократические или экономические свободы, социальная справедливость. В них – двойная неясность. Прилагательное социально-экономический утяжеляет тексты и затрудняет понимание. Проведите эксперимент: найдите фразы с этими и аналогичными словами и выбросьте эти слова из текста или замените их другими. Фраза, если у неё есть смысл, станет точнее. А если смысла нет, то её бессмысленность станет очевидной.

Для тех, кому нужен объем, форма, а не содержание, все слова, которые плохо держат смысл, все вышеприведённые слова – важное подспорье для рефератов, диссертаций, книг.