Аксиома об обособленности

Аксиома об обособленности гласит: о чувствах других можно судить лишь по их делам.

Аксиома об обособленности — одна из восьми аксиом терминомики.

Чужая душа — вещь в себе

Иммануил Кант называл непостижимое, запредельное вещью в себе. Только свою душу, свои печали и радости, можно ощутить непосредственно. О чувствах других людей можно узнать лишь из дел этих людей, например, из рассказа этих людей о своих чувствах. Непосредственно услышать «музыку» в чужой голове невозможно, как невозможно подсмотреть чужой сон. Михаил Жванецкий даже о «музыке» в своей голове пишет:

«Ужас в том, что пока я не скажу вслух, не буду знать, что думаю».

Только фантасты, сказочники сочиняют волшебные средства для непосредственного чтения чужих чувств.

У Герберта Уэллса («Люди как боги») люди далёкого будущего научились общаться без слов. Они вместо того, чтобы говорить, мыслили друг другу. Каждый, кто принимал мысль, облекал её в слова. Причём каждый облекал мысль в наиболее удобные для себя слова, и не нужно было переводчиков.

В фильме «Чего хотят женщины» герой Мела Гибсона после удара электрическим током «слышит» мысли женщин, что позволяет ему добиться у них фантастического успеха. В реальности мы можем лишь реконструировать мысли других людей по их делам. Чтобы узнать, что хочет женщина, с ней лучше всего говорить.

Непосредственное, помимо дел, в частности — помимо слов, познание чужой души также невозможно, как невозможно путешествие в прошлое на машине времени.

Пословицы об обособленности души

1. В чужую душу не влезешь.
2. Друг он мой, а ум у него свой.
3. За чужой щекой зуб не болит.
4. Чужая душа — загадка.
5. Чужая душа — потемки.
6. Чужая душа — дремучий бор.
7. Чужая душа не гумно: не заглянешь.

В полной мере можно ощутить лишь свои нужды и радости. О чувствах других людей остается только догадываться. Не исключено, что эти другие могут вводить вас в заблуждение относительно своих чувств. Они, например, могут говорить гадости про сильные нужды и ценные силы, называя их грехом, для того, чтобы усыпить бдительность других людей, которых считают конкурентами, соперниками, чтобы отвлечь конкурентов от ценных сил и завладеть этими силами самим. Они, наконец, могут шутить.

Слово, как дверь в чужую душу

Лев Успенский в книге «Слово о словах» пишет о впечатлении, которое на него произвели слова об обыкновенном разговоре.

«Это случилось лет шестьдесят назад. В номере какого-то журнала мне попался рассказ Куприна. Назывался он «Вечерний гость»... Одна маленькая сценка из него навсегда врезалась мне в память, хотя в те дни мне было ещё очень немного лет — десять или двенадцать, не более. Что меня в ней поразило?
В комнате сидит человек, а со двора к нему кто-то идёт, какой-то «вечерний гость».
«...Вот скрипнула калитка... Вот прозвучали шаги под окнами... Я слышу, как он открывает дверь, — пишет Куприн. — Сейчас он войдёт, и между нами произойдёт самая обыкновенная и самая непонятная вещь в мире: мы начнём разговаривать.
Гость, издавая звуки разной высоты и силы, будет выражать свои мысли, а я буду слушать эти звуковые колебания воздуха и разгадывать что они значат... и его мысли станут моими мыслями... О, как таинственны, как странны, как непонятны для нас самые простые жизненные явления!».
Прочитав тогда эти строки, я остановился в смущении. Сначала мне показалось, что автор смеётся надо мною: что он нашёл удивительного в таком действительно обыкновенном явлении — в разговоре двух людей? Разговаривают все... И ни разу это не показалось мне ни странным, ни удивительным.
А теперь? А теперь я глубоко задумался. Действительно: как же это так?
Вот я сижу и думаю. Сколько бы я ни думал, никто, ни один человек на свете, не может узнать моих мыслей: они мои!
Но я открыл рот. Я начал «издавать», как написано в рассказе, «звуки разной высоты и силы». И вдруг все, кто меня окружает, как бы получили возможность проникнуть «внутрь меня». Теперь они уже знают мои мысли…»

Лёгкость общения с любимыми

Любовь облегчает общение. Требуется совсем немного дел, чтобы почувствовать другого. Для Левина и Кити — героев романа Льва Толстого «Анна Каренина» не нужно было слов, достаточно было начальных букв и взглядов, чтобы признаться в любви:

«— Вот, — сказал он и написал начальные буквы: к, в, м, о: э, н, м, б, з, л, э, н, и, т? Буквы эти значили: «когда вы мне ответили: этого не может быть, значило ли это, что никогда, или тогда?» Не было никакой вероятности, чтоб она могла понять эту сложную фразу; но он посмотрел на неё с таким видом, что жизнь его зависит от того, поймёт ли она эти слова.
Она взглянула на него серьёзно, потом опёрла нахмуренный лоб на руку и стала читать. Изредка она взглядывала на него, спрашивая у него взглядом: «То ли это, что я думаю?»
— Я поняла, — сказала она, покраснев.
— Какое это слово? — сказал он, указывая на н, которым означалось слово никогда.
— Это слово значит никогда, — сказала она, но это неправда!
Он быстро стёр написанное, подал ей мел и встал. Она написала: т, я, н, м, и, о.
Он вдруг просиял: он понял. Это значило: «тогда я не могла иначе ответить».
Он взглянул на неё вопросительно, робко.
— Только тогда?
— Да, — отвечала её улыбка.
— А т... А теперь? — спросил он.
— Ну, так вот прочтите. Я скажу то, чего бы желала. Очень бы желала! — Она написала начальные буквы: ч, в, м, з, и, п, ч, б. Это значило: «чтобы вы могли забыть и простить, что было».
Он схватил мел напряжёнными, дрожащими пальцами и, сломав его, написал начальные буквы следующего: «мне нечего забывать и прощать, я не переставал любить вас».
Она взглянула на него с остановившейся улыбкой.
— Я поняла, — шёпотом сказала она.
Он сел и написал длинную фразу. Она всё поняла и, не спрашивая его: так ли? взяла мел и тотчас ответила.
Он долго не мог понять, что она написала, и часто взглядывал в её глаза. На него нашло затмение от счастия. Он никак не мог подставить те слова, какие она разумела; но в прелестных сияющих счастьем глазах её он понял всё, что ему нужно было знать. И он написал три буквы. Но он ещё не кончил писать, а она уже читала за его рукой и сама докончила и написала ответ: Да.
— В секретаря играете? — сказал князь, подходя. — Ну, поедем, однако, если ты хочешь поспеть в театр.
Левин встал и проводил Кити до дверей.
В разговоре их всё было сказано; было сказано, что она любит его и что скажет отцу и матери, что завтра он приедет утром...»